Наши   Соотечественники  и  Современники 


В гостях  у  Марины Котовой

поэт

Марина Ананьевна Котова,  поэт
Марина Котова:   Книга — река. Главное: войти и плыть


    Марина КОТОВА родилась в Дзержинске Нижегородской области. После учебы на филологическом факультете Нижегородского университета имени Н.И. Лобачевского преподавала русский язык в средней школе, работала корреспондентом в газете, в библиотеке. В 2001 году окончила Высшие литературные курсы. В настоящее время — редактор издательства «Астрель». Печаталась в разных толстых журналах. Автор книг «До судного дня», «Шиповник», «Узор судьбы». Лауреат Всероссийской премии «Традиция» за 1999 год.

- Марина Ананьевна, у каждого пишущего человека свой путь в литературу. У вас на этой дороге больше терний, роз? И что для вас литература — страсть, любимое дело, способ самовыражения? — Свою первую книгу я написала в пять лет, еще не зная алфавита. Это были загадочные знаки, похожие на басовые и скрипичные ключи; петли, загогулины, рисунки. Я испещрила ими целую общую тетрадь, можно сказать, с упоением, едва успевая записывать приходящие в голову мысли. К сожалению, прочесть ее, кроме меня, никто не мог, разве что с моими комментариями. Я помню, мне очень хотелось передать ощущение счастья. Лето, тепло, деревья, река... Все вокруг дышало, двигалось, сплетались ветки, порхали невиданные бабочки, по утрам затоплял округу звонко-голубой цикорий, а после полудня — отлив, цветы закрывались. И у меня перехватывало горло от невыразимой чудесности мира. И мне хотелось как-то закрепить это чудо. Вот тогда судьба и шепнула мне, что я буду писателем.

Я говорю: судьба. На самом деле я не знаю, кто это был: ангел небесный, луч золотой. Но этот момент в памяти остался, и это одно из самых сокровенных воспоминаний. В тот день я осознала себя писателем. И потому могу сказать с полной уверенностью: так же, как в монастырь уходят, если Бог позовет, вот так же идут и в литературу, когда позовут. Это призвание.

До выхода настоящей книги должно было пройти более двадцати лет.

Это было удивительное время. Поэзия развивается волнообразно, и интерес к ней в обществе то возрастает, то почти сходит на нет. Я убеждена, что именно сейчас, как это ни парадоксально, может быть, звучит, Россия жаждет поэтического слова. Общество наконец доросло до осознания: дальше — пропасть. На общем фоне духовного оскудения, насилия, глупости, злобы сейчас по-настоящему поразить может только слово, несущее любовь и красоту.

Первые годы в Москве после окончания ВЛК, когда я один на один оказалась с проблемами бытовыми, зарабатыванием денег на жизнь, можно обозначить только эпитетом — жуткие. Вокруг я слышала только одно: деньги, деньги, деньги. Я не умела ни приспосабливаться, ни зарабатывать. Окружающие ждали и требовали от меня каких-то героических усилий, действий, но все мои усилия оборачивались пустотой. Я жила в постоянном ужасе, болела. Я впала в страшную депрессию — думала, не выкарабкаюсь. Потом стала ходить в церковь. Так вот по дороге на работу была такая маленькая часовенка, я в нее зайду, постою, и вроде немного полегчает. Иногда я туда прямо бегом бежала, чтобы поскорее стало легче.

Несколько лет я стихов не писала, а потом начала опять писать, от отчаяния, не думая уже не о деньгах, не о славе. Занялась безнадежным делом по принципу «чем занятие безнадежнее — тем охотнее я берусь», потому как поэзия ничуть не способствует так называемой успешности в реальной жизни, скорее наоборот. У меня уже так наболело, что душу буквально на части разрывало. И вот пишу до сих пор.

 — Человек читающий активно вытесняется человеком потребляющим — прежде всего зрелище. Уцелеет ли книга в будущем? Или она уйдет в прошлое, станет архаическим предметом вроде лаптей? — Знаменательно, что древнейшая русская книга из дошедших до нас — Евангелие, она была переведена по заказу новгородского посадника Остромира. Оригинальная русская литература, возникшая примерно в середине XI века, — летописи, «Слово о полку Игореве», «Поучение Мономаха», «Сказание о Борисе и Глебе», жития не были культовыми, богослужебными, но они уже не мыслимы вне христианской традиции и истории.

Только вдумайтесь! Семнадцать столетий из тысячелетней истории русской литературы книга наставляла, вдохновляла, учила. Так, например, жития давали образцы подлинной, христианской жизни, убеждали, что каждый человек может достичь святости. Что же касается художественной литературы, тут иные законы. Естественно, что творчество не сводится к проповеди, но лучшие художники во все времена соотносили свое творчество с христианской традицией. Вспомним Гоголя, Достоевского, Толстого. Думается, пока будут у человека духовные запросы, пока будет он духовной жаждою томим, будут и книги.

Не стоит забывать, что книга — это прежде всего язык. Умрет книга — оскудеет язык. Умрет язык — умрет нация.

 — Как менялись ваши читательские предпочтения? Какое чтение вы ищите для себя сегодня?  — Я очень люблю древнерусскую литературу. Первое прикосновение к ней — «Слово о полку Игореве», прочитанное еще в школе. А позднее пришла настоящая любовь. В университете я и диплом писала по «Слову» и памятникам древнерусской литературы XII-XV веков. У меня каждый раз сердце обмирает, когда я перечитываю «Задонщину». Это произведение написано удивительно кратко, точно и вместе с тем проникновенно. Там есть строки, от которых мороз идет по коже: «Страшно ведь, брат, было в то время смотреть: лежат трупы христианские, как стоги сена, а Дон-река три дня кровью текла». Всего несколько строк — и потрясающе яркая картина окончания битвы. И полное ощущение, что ты очевидец событий. И такая связь с Природой в этом произведении — не надуманная, обожествленная стихией — Ветра, Солнца, Воды. Все это мне очень близко. И главное — точность каждого слова. Многим современным писателям недостает этой точности. Все размыто, приблизительно. Вообще чем больше я читаю современных авторов, тем больше тянет перечитывать классику. Возьмешь, например, Бунина, как живой воды напьешься.

    Я работаю редактором, приходится просматривать большое количество текстов, и в качестве противоядия держу в шкафу по-настоящему хорошие книги. Я с детства читаю очень много. Уверена: прочитанные книги во многом предопределяют судьбу человека. Некоторые произведения я перечитывала огромное количество раз: например, Достоевского. Помню, один год всю зиму читала роман «Идиот». Прочту и снова начинаю. Оторваться не могла. Знакомую книгу я могу читать с любого места. Для меня произведение — это река. Главное — найти подход, войти в эту реку и плыть. Может быть, это так для меня потому, что сюжет меня всегда интересовал меньше, чем язык произведения. Предпочтения, конечно, менялись. В юности Борхеса и Кортасара я ставила гораздо выше советских писателей. Влекло все загадочное, философия, мистика, глубокое проникновение в психологию героев. Потом поняла, что светят они отраженным светом наших классиков, и пыл мой несколько угас.
     Если говорить о поэзии, первая прочитанная мной книга — «Сказка о царе Салтане». И Пушкина я полюбила сразу. Но были периоды, когда я как бы от него отходила, чтобы потом вернуться и прочесть новые произведения или переосмыслить уже прочитанное. Что до других поэтов, увлекалась последовательно Лермонтовым, Есениным, поэтами Серебряного века, Бродским, обэриутами, Пастернаком, Набоковым, Павлом Васильевым, Юрием Кузнецовым, Тряпкиным. Стихов вообще читала всегда очень много, но кумиров никогда не было. В последние два года читаю и перечитываю Тютчева, Бунина, Пастернака, Заболоцкого. Особенно близка мне философская лирика Тютчева.

 — Есть и такое мнение — зачем писать, все сказано в Библии. В чем вы видите свою задачу как писателя? — Отчасти я уже ответила на этот вопрос, говоря о будущем книги. Речь должна идти о настоящей литературе, а не о суррогатах, которые, к сожалению, получили из-за коммерческого подхода к литературе широкое распространение. Те, кто именует себя писателями, а на самом деле ржа и пена, те, кто в изобилии сеет на страницах своих произведений нецензурщину, кто воспевает грязь, насилие, думается, люди с очень низким самосознанием. Они забывают одно. Человек ответит за все содеянное. За каждое слово.

    В чем я вижу свою задачу как поэта? Поэзия — это подлинная жизнь языка, его цветение, его благоухание. Вот для того чтобы язык не увял, не засох, а продолжал жить и активно развиваться, и существуют поэты и писатели. Конечно, хотелось бы наиболее полно выразить себя и время. Это очень тяжелый, болезненный процесс: говорить о сокровенном. Но, я уверена, стихами растет душа. Нужно работать.
 — Писатели, если судить по вашему творчеству, народ грустный. Любите ли вы шутку, юмор? Часто ли окружающая действительность вызывает у вас улыбку?  — Юмор — последняя наша радость в жизни, последнее, что нас спасает. Когда я редактировала в издательстве первое произведение, мне достался женский роман. Сначала хохотала, а потом мне стало грустно, так все было в нем убого. Некоторые фразы из отредактированных мной произведений я помню до сих пор. Вот, например, «он прижал ее к кровати задним правым окороком левой ноги». Или «Охотник выстрелил. Крокодил презрительно хрюкнул и уполз в кусты». Или вот образчик «женской логики»: «У нее были волосы черного, нет, каштанового цвета, нет, бежевого, нет, скорее это был неверный отсвет далекого, очень далекого неяркого апельсина».


Виктор БОЧЕНКОВ
«Учительская газета»
http://www.ug.ru/issues07/?action=print&toid=739

new





Марина Котова
Байкал-Океан

Первое ощущение


Звездолет ушел. Над горой туман,                           
будто древний волхв, поразвесил космы.
Мы с тобой одни – мы и Океан,
белый, золотой, беспредельный космос.


***   
Скажи, откуда эта нежность странная
к земле, от крови солнца красноватой?
Даль часовыми сопками заставлена,
мне кажется: я здесь жила когда-то.

Спускаемся в лощину родниковую –
большую чашу с соснами по краю.
Невиданное место, незнакомое,
а будто узнаю, припоминаю.

О прошлых жизнях бредням я не верила,
но в сердце древняя очнулась завязь,
и вот теперь смотрю кругом в смятении
и от наплыва счастья задыхаюсь.

Я помню, как над травяными дебрями
струя воды искрилась и играла,
шуршанье чьё-то за сырыми стеблями,
сторожкий взгляд степного тарбагана.

И как бы это ни было немыслимо,
незримый дух твердит: ты здесь родная.
Тропинка вверх, цветы в блестящем бисере
идут, через ручьи переступая.
 
На крутизне, где ветер в соснах светится, 
травы наносит запах богородской,
волнуясь, чувствую себя наследницей
рожденных под гудящим бубном солнца.

И по любому камню, по невзрачному
лишайнику, что обнял ветвь сухую,
дыханьем неба и степи охвачена,
еще я не ушла – уже тоскую.  


***
Я в эту ночь промерзла до костей.
Железной почвы в бок впивались складки.
От звезд падучих, гнуса и когтей
защитой – крылья хлипкие палатки.

Я трепетала, обратившись в слух,
Все чудилось: бесшумною стопою,
учуяв, что костер давно потух,
сам Михаил Потапыч к водопою

спускается,
огромный, как тайга.
Не он ли над палаткой шумно дышит?
Молва идет по диким берегам:
как глупых нерп, хватает он людишек.

Не сказочный – с малиною в горсти,
и красным шелком вышита рубаха –
Как двинет лапой, Господи прости! –
и раздерет от глотки и до паха.

Кто знает, что у зверя на уме!
Быть может, он весь день следил за нами!
Как страшно лес шевелится во тьме!
Как страшно бьются волны с валунами! 

И я шептала: убегу чуть свет,
коль не съедят, не сгину: чет иль нечет?
Святых молила защитить от бед
и заклинала всю лесную нечисть.

… Пора костер кормить, – я слышу голос твой,
еще дремотою опутанная нежной.
Я выхожу, и синевой живой
в лицо мне дышит Океан безбрежный.

И этим светом преображена,
парю с горами бледно-голубыми.
Над тихим плеском кедров тишина,
и я смеюсь над страхами ночными.

***
Если сердце мое
не разлетится от счастья на куски,
освободясь от горечи и отравы,
я буду любить тебя
в зернистых дюнах
у водяных барханов,
перекрикивая ветер,
перешёптывая травы.
О, как руки мои,
просвеченные солнцем,
легки!


***
В окне синели сопки величаво
под пасмурною нищетой небес.
Гудела станция, и с лязганьем составы
везли в Китай убитый русский лес.

И день и ночь, нам сердце надрывая,
тела берез, смолистых сосен, пихт
везли, и плакала им вслед земля сырая.
Как павших воинов, мы провожали их.

Что мы могли пред властью тупорылых?
А всё себя винила и виню,
что ни себя мы защитить не в силах,
ни русский лес, что продан на корню.

***
Столько света — что больно глазам,
плещет золотом белым и алым,
это Бог наклоняется к нам,
обдавая невиданным жаром. 

Приближает  пылающий лик
к диким травам, готовым зардеться,
знать, к дыханию горькой земли
прикипел он тоскующим сердцем.

И в лучах несказанной любви
тише мы чабреца и осоки.
Караванами тают вдали
в синем пепле плывущие сопки.

***
Даже поверить никак не могу
в это таежное синее счастье:
я у Байкала на берегу,
кедры спускаются к морю из чащи.

И ни души — лишь росы светляки,
тихие шорохи в стланике диком,
только посвистывают бурундуки,
радуясь солнцу, в кустах голубики.


***
За спиной – тайга, впереди – Байкал,
меж тайгой и водою – очаг с кострищем.
Просит есть огонь – мы у диких скал
бересту сухую, валежник ищем.

Чтоб воды набрать – не откроешь кран,
надо вниз, к волнам, бьющим неустанно,
корни древней лиственницы служат нам,
валуны – ступенями к Океану. 

Подойдешь – такой чистотой дохнет,
прямо на тебя вал идет, сверкая
льдисто и свежо – даже страх берет,
дух воды ревет, что она святая.

Я спускаюсь в лед, в нестерпимый блеск,
нерпы-валуны поднимают лица,
брызги жгут огнем, голос мой, как плеск:
Батюшка Байкал, дай воды напиться!

Птичка, трепеща, села на валун,
голос волн утих – звук лесной свирели.
Черпаю святую влагу солнц и лун,
чтоб сердца у нас для любви прозрели.

***
Золотой блеск собирается возле камней,
как рыбы в поисках корма.
Волна накатывает – сверкающие рыбы
радостно плещут хвостами, ныряют вглубь.
Волна их накрывает, отходит –
и вновь, сверкая, рыбы плещутся у валунов.
На боках камней –
содранная волнами
влажная чешуя.
На воде поодаль, как нерпа, качаясь, смеётся солнце.

***
Выходим с Глинки – гор отроги,
глаза засасывает высь.
Следы медвежьи на дороге
водою бурой налились.

Свежо – до головокруженья,
лишь звон тайги висит окрест.
Как одолеть нам притяженье
прекрасных, жутких этих мест?

Вода и скальные останцы,
в блестящих ягодах овраг
зовут: не уходи, останься,
передохни, на мох приляг.

Я замедляю шаг невольно:
грибам и ягодам – поклон.
Как видно, духи мест привольных
забрали сердце в свой полон.

Ты злишься: путь тяжелый, длинный,
на радость дикому зверью.
Бегу, оскальзываясь в глине,
и кровопийц крылатых бью.


***
Нет, не Земля – здесь другая планета,
мы к ней стремились не годы – века.
Млечным дыханьем поверхность одета,
там, где угадывается Байкал.

Почвы не чувствую я под ногами.
Будто в каком-то волшебном чаду,
по-над камнями, травою и мхами
я, опираясь на воздух, иду.

Лапами кедры поводят без ветра,
все зачаровано в этом краю.                     
Солнце совою уселось на ветках,
смотрит сквозь марево в душу мою. 

Странно: земли не касаюсь, но знаю:
сух и прохладен ковер моховой.
О диковатая нежность лесная –
прикосновенья душистые хвой.

Светит туман, колыхается, дышит,
преображая мое естество.
Я поднимаюсь все выше и выше...
Что со мной? – в страхе шепчу еле слышно.
Чудо Байкала, его колдовство.

***
Мы тыщу лет в дороге провели.
Сгорало солнце, степь молила тени,
белели ступы и монастыри,
сосновым лесом поросли вдали
гигантами воздвигнутые стены. 

Там всякий камень космос помнил, знал,
и к огненному свету был привычен.
И сопку каждую, и каждый перевал
дух охранял как истый пограничник.

Так говорил Борджон – наш дон Хуан,
он под шаманским солнцем – злым и гулким –
нанизывал легенды, наставлял
не знавших Будды русских недоумков.

Но речь его, как жала диких ос,
терпели из любви к преданьям странным,
И кто б еще, скажите, нас повез
к шумящему надмирно Океану?

Лёг перевал под сень лиловой мглы,
умолк наш гуру, и в душе язычник,
чтоб духи пропустили, сберегли,
в знак уваженья им оставил спички.
 
            
***
Бил ветер в бубен солнца золотой,
шли водяные горы в тьме и блеске,
слепящий свет над грозовой водой –
слепящий, страшный, беспощадно резкий. 

Шиповник-карлик в страхе к сопкам ник,
укрытия черемуха искала,
сквозь грохот волн мне крикнул проводник:
Марина, поздоровайся с Байкалом!

Весь скрученный из мускулов и жил,
он перед грозным блеском и мерцаньем
большие руки лотосом сложил,
как перед Буддой складывал в дацане.

Склонился и воды испил святой
и золотом лицо омыл, помедлив,
и снова в путь сквозь нестерпимый зной, 
туда, где головы печет громадным кедрам.

Побыть с Байкалом несколько минут,
святыне причаститься – разве мало?
Усталых путников на сопках духи ждут,
из трубок – сизый дым над перевалом.
 
*** 

Не досталось мне нынче у теплых морей
нежить тело, стеречь золотые ночи,
а досталось вылезти на заре
из палатки в космос, где шторм грохочет.

Все дрожит – от небес до подземных недр,
как безумные, хлещут черёмух плети.
На ногах удержаться пытаясь, кедр
обнимает белый слепящий ветер.

Веет жутью от волн, их орущих толп,
добела раскаленные смертью дышат, –  
разъяренных циклопов тяжелый топ
и в тайге, в зверьих норах укромных слышен.

Не забиться мне в щель, будто в норку ёж,
и в лесу нам Хозяин не даст укрыться.
И смотрю я, с трудом унимая дрожь,
как сражается с духами ветра птица.

*** 
Может быть, ненароком я
осквернила святое место,
или, злобу в душе тая,
осадила кого-то резко.

Может быть, по моей вине
кто-то долго страдал безвинно,        
но на самой на крутизне
дух незримый ударил в спину.            

В миг опоры меня лишив,                              
Заструилась водою почва,
и как шило, как острый шип,
боль вонзилась мне в позвоночник.

Нам соседи – зверьё да гнус,
В глушь залезли, в таежный кузов!
Ну а что как не поднимусь?
Если стану тебе обузой?

Ты твердишь: себя не вини,
только мысли гудят, как улей,
что глаза говорят твои:
нет, не зря тебя духи пнули.

За унынье, неверье, за
дар, что в землю зарыть готова.
Кое-как я с горы сползла,
пробираясь по буреломам.

Ты ведь радости здесь искал,
чуда ждал, откровений горних,
и вот снова тоски оскал,
и бредешь ты, уставясь в корни.

Я одна – не связать узла,
духи сумерек ниже кружат.
И сквозь ветки глядит в глаза       
первобытный, безликий ужас.

В Иволгинском дацане

Азия! Ты сводишь меня с ума
храмовых труб громоподобным рёвом!
Хищною птицей на лавке сидит лама,
небо дацана сияющим синим кровом.

Рядом с ним братья по духу уже века,
губы их шелестят листвою чуть слышно,
лучами молитвы уходят под облака,
в Космос уходят молитвы, как пар сквозь крышку.

Шёлк, золотой, небесный горит вокруг,
говор, движенье, блеск, снова рёв, свеченье.
Белые, тёмные лотосы сложенных рук
тихо плывут по храму, как по теченью.

Всё здесь чужое, моя голова в огне,
Как здесь ступить, не знаю, в шелках этих солнечно-жарких?
И улыбается чуть снисходительно мне
Каменный Будда в синей войлочной шапке.

***
Я, как эскимос, в куртке на меху,
я, как муравей, по песчаным грудам
на сыром ветру в дюнах волоку
скользкое бревно – добрые полпуда.

Рядом шторм ревёт, дикие валы
яростно скребут берега когтями.
Пот слепит глаза, а во рту полынь,
и песок скрипит, и заплакать тянет.

Где они теперь, Господи, прости,
храмы да дворцы золотой столицы?
Мне бы лишь бревно в лагерь донести,
на сырых камнях насмерть не убиться.

Дотащила. Вот, ты к земле приник,
береста дрожит, и не сводим глаз мы,
ждём, когда огонь высунет язык
из-под спуда дров, злой, дрожаще-красный.


***

Мы идем по границе суши и Океана,
слева – рёв и сверканье,
справа – стройные кедры прячут корни от зноя
в жёсткие травы, в зелёные мхи.
Я иду – и грохочущими валами, ослеплёнными солнцем,
к опустелому сердцу подходят стихи. 

Я тела почти не чувствую,
я сейчас только слух, только зренье,
так легка преображённая светом плоть.
Я сама, как огромное стихотворенье,  
что сочиняет сейчас Господь.

Мы идем по песчаной косе, увязая, жадно глотая солнце,
Океан золотой, чёрный, перекатывает сверкающие волны любви.
И, величественнее, чем пирамиды в стране Хеопса,
пирамидами горы Святого Носа растут вдали.


 ***
Мы шли по косе сквозь немолкнущий ор
Байкала, сверкали вдали пирамиды.
Теперь мы на гребне, мы в космосе гор,
нам землю и море из космоса видно.

Но время отстало таинственно, все
законы нарушив, и вижу я – краем
сияющих вод мы идем по косе,
по чёрной карге, мы в песке утопаем.

Я вновь ощущаю дыханье воды,
и светится хвоя, и стелются корни,
и снова твой крик – и медвежьи следы,
сквозь жёсткие травы ведущие к морю.

И гор пирамиды вдали, и лучи
сквозь тучи сквозят, и вершина курится,
та самая, где мы стоим и молчим,
не в силах постигнуть, что с нами творится.  

Из окна поезда

Уже красотою душа переполнилась,
и больше вместить не могла,
но длился Байкал,
и закат желто-огненный,
и шла за волною волна.

Какая безбрежность!
Вовеки не кончится!
Весь убранный в хвою и мох,
Он был бесконечен в своем одиночестве,
и чужд нам, и близок, как Бог.

2019



* * *

ОСМЫСЛИТЬ ВРЕМЯ
О книге стихов Марины Котовой «Сквозь вещий шум дубрав»

    Поэтический сборник Марины Котовой «Сквозь вещий шум дубрав», как всякое издание, оставляет послевкусие: эти стихи горчат пряными травами русских широт. А ещё книга вызывает из памяти едва ли не тактильные ощущения – будто прикоснулся к бархату зелёного мха в сыром бору или к иголкам еловых лап, или к студёному роднику. Вещи, казалось бы, самые простые, изначальные, почти забытые в нашем урбанизированном мире. Что может быть безыскуснее глотка родниковой воды? Но вот этот самый глоток и возвращает тебя к истокам родовым, к традициям предков.

    Поэзия Котовой в основе своей традиционна, повествовательна, напрочь лишена кричащих одежд. С самого начала автор берёт минорную ноту: сборник «Сквозь вещий шум дубрав» составляют стихотворения в большинстве своём элегические. Однако зачастую такое настроение переходит едва ли не в предапокалиптичное. Это то состояние, когда поэт, что называется, спиной чувствует уже начавшийся распад, неминуемое крушение мира, когда «не влагу облака несут, а кровь».

...Всё сдвинулось, горят костры кочевий.
Бегут, стреляют, подрывают, жгут.
Лениво ждут обильной пищи черви,
И тянет сладким смрадом новых смут...

    Такого предощущения неминуемой беды, такого тонкого слуха лишены обыватели – все эти «зачумлённые», уткнувшиеся в новомодные гаджеты. И потому так экзистенциально одинок поэт, так обособлен его голос. Но к кому тогда этот голос обращён? В случае Марины Котовой – в первую очередь, к матери-природе. А ещё к Руси древней, языческой, к Ольге и Святославу, к былинным богатырям, чьи кости лежат «по золотым угорам». И, конечно, этот голос-молитва обращён к Спасу и Богородице, к святым заступникам Земли русской. Это молитва во спасение поруганной родины, молитва за нас, грешных её детей. За «чёрный люд», что спит «в электричке рабочей». За пьющего «до трупной синевы» соседа, пришедшего на заработки в столицу из далёкой мордовской деревни и «выпитого до донушка Москвой». Молитвенным словом и глубоким состраданием полны строки Котовой:

...Валясь на койку в логове убогом,
Рыдал он в голос, истово, взахлёб,
Не видя ни надежды, ни исхода.
 
О жизни конченной, истаявшей, как дым,
О чуждости своей огням и камню
И о жене, связавшейся с другим.
И о невыплаканном, тайном, самом главном...

    Один из лейтмотивов сборника Котовой – тема фатального противостояния человека городу-исполину, равнодушному и жестокому. Этот современный, полный соблазнов мегаполис, где «растут ангары, церкви заслонив», где манекены в витринах – «и те нездешней злобой налиты», отторгает всё искреннее, непосредственное, живое. «Светило чёрное, слепящее Москва» явлена в образе едва ли не монстра, выдавливающего из людских «толп без лица и без голоса» все соки, превращая их в «человеческий жмых». Заданная монотонность депрессивных буден будто слышится в самой ритмике стихов.

...Дробно и торопко вставшие затемно
День провожают, сгоревший дотла,
Сквозь турникеты, металлоискатели
Покорно протискиваются тела.

В пасть Ярославского и Ленинградского,
В кассы сквозь мороси ртутную взвесь.
Только б до места скорее добраться,
Плюхнуться, шлёпнуться, тяжко осесть...

    В поэтике Марины Котовой город вообще – помпезно-столичный ли, промышленно-провинциальный ли – зловещ. В том числе и её родной Дзержинск, опора отечественной химической индустрии, где «...заревами стыли / "Синтез", "Оргстекло", "Капролактам"...», представляется автору ни больше ни меньше как ад. И выход один – бегство из этого ада.

 ...В лес! На волю! В воскресенье рано
Поднимались. Розовел затон.
В лес! На волю! Не было нам храма.
Бор нам заменял и храм, и дом.

Там текло, сверкая, время Божье

Свежестью пронзительной, густой.
И была мне жизнь лесов дороже
Жизни душной, суетной, людской.

Выстрадано, выплакано мною:

Будет Русь стоять, и нам дышать, пока
Сердце бьётся чистое, лесное,
Выдыхая свет под облака.

    Сами эти стихи будто напитаны озоном. И возносится к сводам небесным гимн лесу, реке, «косматым лугам», птичьим гнездовьям, звериным тропам. И в каждом четверостишье до предела насыщена авторская палитра.

...Тропу сквозь травы торит леший,
Уж, серебрясь, запястье обовьёт.
Лесные девы волосы расчешут,
Макая гребень в тёплый светлый мёд.

Как в старину, под скоком горностая
Ветвь покачнётся на дубу сыром.
Все семь небес, друг в друга прорастая,
Осыплют звёздным вызревшим зерном.

И будто кто платком взмахнёт шелковым –
То бабочка, покинувшая рай.
И будет пир, пусть не горой, но горы
Придвинутся к реке, налитой всклянь...

    С помощью стихотворчества Марина Котова пытается осмыслить время. В её лирике словно лучом высвечиваются и наше тревожное настоящее, и недавнее прошлое, что «...страшней / Самых страшных войн и революций», в котором «смерть вождей, закат большой державы», эйфория от свалившейся на голову свободы, духовные метания и поиски истинной веры. Но больше всего автора манит прошлое глубинное, изначально-древнее. Ведь оно уводит туда, где из руин восстают русские грозные детинцы и светлые храмы.

Что ищем мы в старинных городах?
Каких открытий ждём, какого знанья,
Тщась уловить, как истину в словах,
Руси начальной тихое дыханье?..
...
Зачем мы обращаем время вспять?
Из любопытства? Или из желанья
Хотя бы славой предков оправдать
Убогое свое существованье?
Или под тяжким гнётом перемен,
Слабея под бурунами напастей,
Набраться сил хотим у древних стен,
Где русские князья стояли насмерть.

    Седая древность величественна и молчалива. И автор старается снять с нее покровы забвения. Как будто ещё надеется, что это поможет развязать многие узлы нашего сегодняшнего бытия и осторожно нащупать верную тропу в день завтрашний.
Игорь Варламов.


* * *


Четвертый год подряд Музей-заповедник Ф.И. Тютчева совместно с Союзом российских писателей проводит Международный литературный тютчевский конкурс «Мыслящий тростник».

Международный литературный тютчевский конкурс


Конкурс традиционно собирает участников из многих регионов России, стран ближнего и дальнего зарубежья — авторов, пишущих на русском языке. Литературный конкурс проводится в двух номинациях: «лучшее философское стихотворение» и «лучшее философское эссе». Важнейшей задачей конкурса является сохранение и развитие традиций философской лирики Ф. И. Тютчева.

Подведение итогов конкурса 2016 года и церемония награждения победителей прошла в родном селе великого русского поэта Ф.И. Тютчева, в брянском селе Овстуг 20 августа. Это событие собрало многих поэтов и писателей России и Брянщины, друзей музея-заповедника.

Открывала церемонию директор музея-заповедника О.М. Шейкина. Слова приветствия от губернатора Брянской области А.В. Богамаза передала участникам директор департамента культуры области Е.С. Кривцова - почетный гость церемонии. Почетными гостями конкурса в нынешнем году также стали:

- писатель, поэт, историк, журналист, автор исследований о жизни и творчестве Ф.М. Достоевского, президент Фонда Достоевского, лауреат правительственных премий в области литературы И.Л. Волгин (Россия, Москва);

- поэт с мировым именем, прозаик, переводчик, публицист, профессор Миланского университета, лауреат международных литературных премий М. С. Сосницкая (Италия, Милан);

- куратор международных конкурсов, член приемной комиссии Союза российских писателей, поэт, прозаик, публицист, лауреат Международных литературных премий М. А. Анашкевич (Россия, Москва); - известный поэт, член Союза российских писателей, лауреат Всесоюзного конкурса им. М. Горького, лауреат премии «Московский счет» и др. литературных премий Г. Н. Калашников (Россия, Москва);

- поэт, публицист, председатель Нижегородского отделения Союза российских писателей, лауреат областного поэтического конкурса им. Б.Корнилова и др. литературных премий, организатор молодежных поэтических программ, автор проекта «Нижегородский ЖЭСТ: Живая ЭстЭтика» М. О. Кулакова (Россия, Нижний Новгород).

В ходе церемонии были вручены почетные дипломы авторам, вошедшим в большой и короткий список конкурса, почетных дипломов в 2016 году удостоились четыре участника конкурса из Брянской области: Владимир Сорочкин Сорочкин, Николай Иволга, Татьяна Шилова, Дмитрий Стахорский.

 В этом году в шорт-лист конкурса вошли имена поэтов и эссеистов из России, Украины, Белоруссии, Великобритании.

Лауреатами и дипломантами конкурса в этом году стали следующие авторы.

Номинация «Философское стихотворение»:

1 место - Скотневский Борис (Россия, Самарская обл., г.Тольятти);
2 место - Котова Марина (Россия, Нижегородская обл., г.Дзержинск);
3 место - Игорь Волгин (Россия, г. Москва), Лидия Григорьева (Великобритания, г. Лондон).

Номинация «Философское эссе»:
1 место - Деменцова Эмилия (Россия, г. Москва);
2 место - Бычковский Вениамин (Беларусь, Брестская обл., Ивацевичский р-н, д. Бобровичи),  
             Люсый Александр (Россия, г. Москва);

3 место - Бурая Мария (Россия, г.Владивосток).

Впервые за  историю конкурса в Овстуге был презентован гран-при конкурса – хрустальная корона с крылатым жезлом – главная геральдическая фигура фамильного герба Ф.И. Тютчева. Статуэтку из хрусталя ручной работы изготовили мастера-хрустальщики  Дятьковской стекольной артели. Почетные награды были вручены двум лауреатам конкурса, занявшим первые места в своих номинациях.

По завершении церемонии награждения для всех открыла свои двери литературная гостиная: в дружеской обстановке поэты, участники и гости конкурса, делились своими впечатлениями, читали свои стихи.

Международный литературный тютчевский конкурс «Мыслящий тростник»
2 место -Котова Марина
(Россия, Нижегородская обл., г.Дзержинск);


Международный литературный тютчевский конкурс «Мыслящий тростник»
Международный литературный тютчевский конкурс
«Мыслящий тростник»



* * *


    20 января 2010 года в «Святодуховском» культурном центре Свято-Троицкой Александро-Невской лавры состоялось ежегодное награждение лауреатов Всероссийской православной литературной премии имени святого благоверного князя Александра Невского, проводимой по благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира. МАРИНА КОТОВА ПОЛУЧИЛА ПЕРВУЮ ПРЕМИЮ.

:) Поздравляем !



 
new
"КНЯЗЮ - РАТЬ" 



-  песня Татианы Чусловой /авторское исполнение/    
на стихи М.Котовой




new



- песня Татианы Чусловой  на стихи М.Котовой





  

КСЕНИИ ПЕТЕРБУРЖСКОЙ

ВО МНЕ СВЕТАЕТ БУДТО ВРЕМЕНАМИ.
РАСПЛАЧУСЬ НАД СТРАНИЦЕЙ ЖИТИЯ.
ТЫ ЗДЕСЬ, ЖИВАЯ, ХОДИШЬ МЕЖДУ НАМИ
ЗЫБУЧИМИ ПЕСКАМИ БЫТИЯ.

ПРИПЕВ:

СНИМИ С МОЕЙ ДУШИ УНЫНЬЯ КАМЕНЬ!
КАК СОТНИ ЖЕНЩИН СО СВЯТОЙ РУСИ,
КЛАДУ ТЕБЕ ЗАПИСОЧКУ ЗА СТАВЕНЬ:
УТЕШЬ МЕНЯ, БЛАЖЕННАЯ, СПАСИ!

ТЫ ЛЕГКАЯ - Я ПОД ГРЕХАМИ ВЯЗНУ.
МНЕ СТРАШНО... КОЛОКОЛЬЧИКОМ В ГРУДИ
ВСТРЯХНУЛИ - И МОТИВОМ НЕОТВЯЗНЫМ
СКВОЗЬ СНЫ: "К МОЕЙ ЧАСОВЕНКЕ ПРИДИ..."

ПРИПЕВ:

СНИМИ С МОЕЙ ДУШИ УНЫНЬЯ КАМЕНЬ!
КАК СОТНИ ЖЕНЩИН СО СВЯТОЙ РУСИ,
КЛАДУ ТЕБЕ ЗАПИСОЧКУ ЗА СТАВЕНЬ:
УТЕШЬ МЕНЯ, БЛАЖЕННАЯ, СПАСИ!





new
"НИЩИЙ" - песня Татианы Чусловой 
на стихи М.Котовой

НИЩИЙ

Мыча, он ткнул в табличку на груди.
А на табличке - жизнеописанье
(Мол, сирота, глухонемой, как перст, один)
И руку протянул за подаяньем.

Я отвернулась - и быстрей бежать.
Самой бы кто подал. Моей зарплаты
Хватает лишь на хлеб да на заплаты.
Уж где мне первых встречных ублажать!

Нашелся сиротинка! Боже мой!
Таких сирот - на каждом повороте.
И может статься, он глухонемой
Такой же, как Лучано Паваротти.

Так бормотала я, уйдя в себя
(Как будто заложило уши ватой).
И все пыталась оправдать себя.
Как будто бы осталась виновата.

И плыло, плыло нищего лицо,
немного глуповатое рябое.
А вдруг там было истинное горе?
Не обедняла бы в конце концов.

Глаза слезились. Шла я наугад.
И пуще растравляла в сердце рану.
И было впору повернуть назад.
И вынуть грош последний из кармана.




Котова М.

Стихи


Марина Котова  - автор читает свои стихи.
( слушать, смотреть, по ссылке)

Марина Котова  - "Царь Давид и жабы"
( слушать, смотреть, по ссылке)

* * *
Как перед Богом, пред равниной русской  new

* * *
Сторукие гигантские дубы
Хранят покой невиданной равнины,
Выходят из оврагов на холмы
В рубахах красных тонкие калины

Пить окский ветер. Желтый берег дик,
Не птицы — время в нем пробило норы.
Пласты земли (как тонок слух у них!)
Все помнят, верно, песни Святогора,

Протяжные, как русская тоска,
Бездонные, как вековые дали.
Здесь ворон, прянув с мокрого песка,
Пророчил гибель, травы волховали.

Ни тление не трогает, ни ржа
Богатств земных: по золотым угорам
Все кости богатырские лежат —
Святой Руси священная опора.

Так велика просторов грозных власть
Над сердцем, так крепки с землею узы,
Что впору молча на колени стать,
Как перед Богом, пред равниной русской.

Ступив в ее древесный, травный храм,
Молить ее о мужестве и силе,
Так, руки воздевая, по холмам,
Веками предки до меня просили.

10 сентября 2015

* * *
Как лес, источенный угрюмым короедом,
Больной и чахлый, с сердцевиною гнилой,
Мир, вынесший тысячелетий беды,
Сегодня рушится, становится трухой.

Все сдвинулось, горят костры кочевий.
Бегут, стреляют, подрывают, жгут.
Лениво ждут обильной пищи черви
И тянет сладким смрадом новых смут.

Зияют реки черной рваной раной,
Срывают вихри почв отравленный покров,
Трещит кора земная, копят гнев вулканы,
Не влагу облака несут, а кровь.

Но зачумленным все прикол да лажа.
И день, и ночь, пресытившись игрой,
Дикарь гигантским пальцем тычет в гаджет,
Ждет откровений ленты новостной.

И страшно жить средь общего распада,
И как представишь — прошибает пот:
Чернорабочих ангелов бригада
В спецовках грубых только знака ждет.

Повырубят, сожгут — следа не сыщешь —
С нездешней яростью в пылающих очах,
Чтоб новое взросло на черном пепелище,
Как на горельниках кровавый иван-чай.

27 октября 2015


БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК

* * *
По воле свыше красным завихреньем
Космическим пространства процвели.
Земля взбугрилась на полях сражений,
И мертвые восстали из земли.

Восстали командиры, рядовые,
И небо зычным золотом гудит:
Вы звали нас? Ну, здравствуйте, живые!
Вы звали — мы очнулись как один.

Трубил Архангел сбор на Белорусской.
От лиц и ликов все светлей, светлей.
Как площадь сжалась! Стала тесной, узкой,
Не поместиться нам уже на ней.

Мы пили ложь, мы плакали о хлебе,
Нас косная к земле прибила плоть.
Мы предков на руках подняли к небу,
Чтоб хоть за них помиловал Господь.

И двинулись торжественно и страшно,
Мы нарочито замедляли шаг.
Была в тот час и у живых и павших
Одна на всех единая душа.

Мы шли Москвой большой победной ратью,
Все больше, больше становилась рать.
Мы плакались, что мало благодати —
Теперь хлестала ливнем благодать.

Над нами грозные иерархии
Парили медленно сквозь облачную взвесь,
И конницы святые проходили —
Бессмертный полк воинственных небес.

Кроваво-звучно, тысячеголосо,
Трещала аж небесная кора
И замыкало камеры на тросах,
Катилось солнцем яростным — Ура!


ДУРНАЯ ПОГОДА

Природа напряглась и из последних сил исторгла снег,
но ливень смел его.
Грибы уродливые, жирные на пнях
блестели маслянисто, поднимали
 головки, по-змеиному шурша.
Лось падалицу, битую морозом, губами собирал
                                                     с травы декабрьской
под зимним раздражающим дождем.
И, одурев от черной сладкой гнили, башкой мотая,
вышел на дорогу.
И там стоял, себя не сознавая,
светился дождь на лопастях рогов.
Навстречу зверю несся человек с дурным предчувствием,
тоскуя слабым телом, изломанным, измученным дождем,
Метался стрелкою магнитной в руке дрожащей.
Глаз ослепили желтые грибы,
что влезли высоко на ствол сосновый.

Пять тысяч дал на лапу полицейским.
приехали на джипе егеря, забрали тушу.
Так он рассказывал соседу в электричке.
По протоколу лось поднялся сам и мирно в лес  ушел,
разбив стекло машины ветровое.

Долго обсуждали, как хорошо все сладилось, а то бы
пришлось платить
за каждый килограмм живого веса.

Мужик, в углу сидевший неподвижно, сказал вполголоса:
«Дурные дни настали для зверья.
Как зайцу жить? Менять ли шубку белке?
Молись о снеге, Русь, молись о снеге».

15 декабря 2011

* * *
Только б не растратить до обидного
                                      попусту,
Не растратить бы, не заболтать
Эти выплески энергии невиданной,
Эту явленную небом благодать.

Выразить успеть — ведь нет подобного!
До тех пор, пока над головой
Полыхает радость солнцем огненным,
Вишней золотисто-снеговой,

Как мы шли с победными знаменами
Заодно — живых и павших рать —
С лицами такими просветленными,
Ликами бы стоило назвать!

Как в сердцах вызванивали пеночки! —
Нет, народ не сдался, не зачах,
Если так «ура!» кричала девочка,
У отца поднявшись на плечах,

Если мужество мы пели и бесстрашие
На священной площади Кремля,
Где, ликуя, проезжали маршалы
И с народом плакала земля.

17 мая 2015

* * *
Шиповник — алой полосой рассвета
Горит над зеленью, калины свет слепящ.
И синие огни бегут, дрожа от ветра,
Поверх окопника, его зеленых чащ.

В заросший сад распахнута калитка,
Видна терраса, в светлом золоте навес.
И летчик в шлеме радостно-открыто
Глядит на алый жар, на синий лес.

Он сам как свет среди цветущих зарев,
Теченья ветра, листьев молодых.
Его простые вещи окружают,
Что делают счастливыми живых:

Велосипед у старого сарая,
Скамья в цветочной охряной пыли,
Где бревна сообща передвигают
Чернорабочие лесные муравьи.

И если видят мир святые на иконах,
То, может статься, что, уйдя в зенит
И этот воин, солнцем прокаленный,
Сквозь светы радуг видит нас, хранит.

6 июня 2015

* * *
За счастье мне — идти по Моховой
И видеть Кремль, намоленный, старинный.
И свет рубинов звездных над Москвой,
Кроваво-жарких и неугасимых.

А выше ласточек, что льнут Кремлю к плечам,
Над чадом уличным, над нынешним, минутным,
Возносится надмирно, величав,
Веков минувших необъятный купол.

То память русская, ей воздух напоен.
Вдыхая, тайновидим, тайнослышим
Пытавших волю русских на излом
Века Батыя, Едигея, Тохтамыша. —

Вопль человеческий и шорох мертвых книг,
С людьми по храмам заживо сожженным,
И солнца обгорелый скорбный лик,
И плач живых над пепелищем черным.

Кровь наша помнит, как, осилив мрак,
К тоске, сомненьям конопатя лазы,
Русь поднимала каменный кулак
И била так — дух вышибала разом.

Гудят набатом эти времена,
Восходят зарева — хоругви и знамена.
Всех, кто пришел глумиться, Русь гнала
Под небом Муромца и Святогора.

Хмелеет сердце, слыша вещий гром.
То скачет конь — таких воспели Веды —
Разгорячась под властным седоком,
По Красной площади, ликующей Победу.

У этих стен, священных врат страны,
Что до сих пор хранит Георгий в латах,
Все чувства донельзя обострены,
Усилены тысячекратно.

И ощущаешь — сквозь тебя идет,
Дух будоража грозовою дрожью,
Торжественно-неотвратимый ход
Истории, на Крестный путь похожий.

15 апреля 2015
* * *
Глубинка, говорят, а слышу — глубина.
Коровье стадо тянется по дамбе
Над Осовцом, что в дар Оке в холмах
Несет лугов, дубрав сырых преданья.

Приходят к остановке рыбаки,
С плеч свалят непосильную поклажу,
Вздувая жилы, стащат сапоги
И колпачки отвинчивают с фляжек.

И ждут, следя блистающий заход
Светила, тонущего медленно, без всплеска,
Единственный автобус, что пройдет
Раз в сотню лет по Красной, по Советской.

В заокских далях в проблесках дождя
Пылают в тучах золотые лики.
И местные из-под руки глядят
С достоинством под стать реке великой.

На лицах света золотого слой,
И тот же свет на зданиях старинных,
Купеческих, поросших бузиной,
Да мальвами, сплошь в мураве былинной.

На бывшей школе в заревой росе
Лицо (иль лик?), вязь подписи и даты —
Учился русский воин Алексей,
Что призван был служить в восьмидесятых.

И этот образ, зевы красных мальв,
И гроздья бузины, и неба древний свиток,
Реки дыханье, грозовая даль
Таинственно и неразрывно слиты.

Не здесь ли ткется русских судеб нить,
В глубинке, в сокровенной сердцевине?!
Есть что-то подлинное в том, чтоб жизнь прожить
И умереть под тучами родными.

Дышать легендами, разливами лугов,
А выпадет — стать самому преданьем,
Как этот самый Леха Асташов,
Что голову сложил в Афганистане.

20 мая 2014


* * *


Марина Котова  -  Презентация 2014 г.
Марина Котова
Стихи
Марина Котова -2014


Марина Котова

СВЯТОСЛАВ НА ОКЕ

На Оку на реку со дружиной пришел Святослав —
В ястребиный удел — луговые парящие дали.
Родники говорили о Солнце в косматых лесах,
И сырые дубы выступали навстречу волхвами.

Тесно русскому сердцу в стенах — не берет его хмель.
Дикой волей хмельно, да простору безмерному радо.
Покорять, брать в кулак, раздвигая пределы земель,
Чтоб насытить глаза изобильем небес неоглядных.

И в суровости дикой и мощи открылась Ока —
Золотая вода — прочим водам и рекам праматерь.
И щитами обрывов краснели ее берега,
И мечом золотым отливали пески на закате.

Ни котла, ни шатра — в частых звездах небесный покров,
Вещий голос Оки, дышит жаром дичина на углях.
Видел князь: просыпаются тонкие духи лугов,
Развивая ковры, что до сумерек прячут по дуплам.

И во сне по холмам продолжая дружину вести,
У костра от земли наполняясь великою силой,
Слышал князь: о былом и грядущем трава шелестит,
И, добычу ища, проплывает сова молчаливо.

За лугами — луга. И наткнулся на вятичей князь.
Ваши земли щедры — и рукою кругом показал он.
Дань даете кому, иль живете, зверями таясь?
И ответили князю: даем по щелягу хазарам.

Не жирно ли хазарам славянские пити меды?
Русским серебром звякать, копить соболей да куницу?
Потемнела Ока, зашумели, волнуясь, дубы,
В синеве грозовой заметались тревожно зарницы.

И рече Святослав: Как от ветра дорожная пыль,
Да рассеется мрак, разбежится пред воями нежить!
Кличут русские боги на Дон, жаждет крови ковыль!
И направил коня на хазарскую Белую Вежу.

14 января 2014



                    * * *

Среди пицундских красных сосен, что дышали
Тысячелетним жаром и смолой,
Лепился дом  к горе, укрытый хвойной шалью,
Блестящей, раскаленной в летний зной.

Проворно речка Хотецай сбегала по уступам.
Бурлила у камней, качала зыбь хвощей.
Над нею шли, ущелье в тень укутав,
Сплошные ливни золотых лиан, плющей.

И птичка, жившая когда-то в райской чаще,
Спускалась, крылышками трепеща, легка,
К политым солнцем зарослям слепящим,
Восточным, пестрым, драгоценным их шелкам.

Чуть жар спадал — мы уходили в горы
Крутою каменистою тропой —
В верховьях рек, в глубинах красных бора
Искать истоки красоты земной.

Ручьи звенели по ущельям диким,
И от избытка первобытных сил
На белом камне наливалась ежевика
И золото в плодах копил кизил.

На высоте, куда ни кинешь взгляд, над морем древним,
Подобно шествующим к берегам валам,
Шли сосны медленно, переступая гребни,
И на ходу слагали гимны божествам.

И было место там одно…
Трава мелела,
Камней рассыпанных белел горячий мел.
Сухой, как йог, корявый можжевельник,
Уйдя в себя,  среди дубов немел.

И мы садились рядом с ним…
Даль, ограненная слепящим южным светом,
Гул моря далеко внизу.
И голос Сущего сквозь шум травы и веток
В горячей хвоей выстланном лесу.

21 июня 2013


ЕДИНОЕ

Узка рубашка «эго», швы трещат.
Но человеку  русскому присуще
Себя с другими рядом ощущать
Единым лугом, истово цветущим.

Крепка его, нерасторжима связь
С живыми, близкими, но не скудеет равно
Связь с теми, кто забвенья не боясь,
Спит в белых рощах и седых курганах.

Не смерть — победу русс в бою искал,
Ему защитой — камни, рвы и логи.
Он перед битвой предков призывал,
И предки поднимались на подмогу.

Как реки, выходя из берегов,
Ревут, крушат препятствия любые,
Так яростно, незримо для врагов,
Сражались рядом мертвые с живыми.

Нет большей славы — в грозной сече лечь,
Нет выше чести — вечно настороже
Ждать, слыша шум времен, сжимая меч:
Придет беда — и сродникам поможем.

10 июля 2013


ДРЕВЛЯНЕ

Все гостям готово — яма вырыта
На дворе широком теремном.
Пахнут корни сладко, горько сыростью.
Ждет земля — укрыть своим ковром.

Ждут холмы, упрямые, набычились,
Гордым сватам не ступить на них.
Вон ладья плывет по-над Боричевым
Мимо стен дубовых крепостных.

Ждет земля — ладья идет по воздуху,
В воздухе — цветения дурман.
От корявых веток бело-розовых
Юным счастьем веет на древлян.

Ветер бьется с красными одеждами,
Золото слепит: завидуй, люд:
Над рекой ни конные, ни пешие,
Честь от Ольги — на плечах несут!

Усмехнутся: больше волку Игорю
Быстрый Днепр не почерпнуть  веслом.
Разорвало крик его погибельный,
Кровью мох древлянский напоен.

Ольга ждет, все шепчет «как аукнется»,
Веток бело-розовых белей.
Князя нет, теперь она заступница
Русским людям, Киевской земле.

Отрок Святослав следит за вороном:
Неужели смертен я: открой!
Солнце-Бог кладет ему на голову
Нестерпимо жаркую ладонь.

11 февраля 2015

           ***

Я Русь люблю — боры ее и кручи,
И шелест палевый колышущихся трав,
И солнце, что коровой красной, тучной
К реке спускается сквозь вещий шум дубрав.

Но не за то ль, что сердцу драгоценно,
За то, чем и дарил, и дарит Спас,
За то, что и мгновенно и нетленно,
Другие царства смотрят зло на нас?

За эти вот немыслимые дали,
Где, встав на воздухе, как и века назад,
Над нами Божья Матерь расправляет —
И ветер на руки берет лазурный плат.

За руды черные, за самоцветов груды,
Что все еще хранит во чреве твердь,
За стены сосен, чье дыханье чудно
Земли отравленной одолевает смерть.

И вот шипят: достойна ль Русь наследий?! —
В тоске угрюмой — целое разъять,
Повыдрать когти Русскому Медведю,
Хозяином в его владеньях стать.

Плевать растлившимся, что плачут кровью лики,
Чужда им жажда душу сохранить,
И наша щедрость — сильных и великих:
Отдать, помочь, собою заслонить.

И невдомек копающим могилу
Народу русскому — так свет Телец застил —
Затихни Русь — живое сердце мира,
И оскотинится, и омерзеет мир.

18 марта 2015


ВСЕЛЕННАЯ ТРАВ

В нас мало звериного, мало,
Таинственно свиты пути.
Родня нам — деревья и травы
С безудержной жаждой — цвести!

И вот нам с тобою открылась
Вселенная трав луговых,
Живущих с языческим пылом,
Сплетения связей живых.
Неправоподобная  свежесть,
Дыханий пахучий покров,
Соцветия дудок медвежьих,
Багровая темь клеверов.

Забравшись в горячие дебри,
В лепечущий, шепчущий зной,
Ломаем хрустящие стебли,
Что брызгают кровью живой
И дышат все гуще, все слаще.
О как же друг другу близки
Зеленая кровь травной чащи
И кровь голубая реки!

Тропинка ужом в жарких травах
К цветам, ноги прячущим в ил.
Не сам ли любовник Купала
К воде ее в дебрях торил?

Он! Тайны великой хранитель,
Его это время — лови!
Растенья в расцвете, в зените
И ждут, обмирая, любви.

Ждут ночи, слепящей, громадной,
Что страсть величает и мощь,
Кострами пылающей жадно,
Зовущей из стен и из рощ.

И сдвинутся с места деревья,
Теплом обдавая печным.
Пойдут, как ходили издревле,
К сияющим водам речным.

Дубовые дупла покинув
И мшаных лежанок уют,
Все духи, все тайные силы
Свои волхованья начнут.

Пусть влага сойдутся и семя,
Дремучее солнце с луной,
С безмерностью вечности — время,
А небо с землею сырой.

Пусть глубь сочетается с высью,
С просторами — дикая глушь.
Безумство любовное — с мыслью,
С женою прекрасною — муж.

…А луга дыханье все слаще.
О как же друг другу близки
Кровь наша и кровь травной чащи
И кровь голубая реки!

Август, сентябрь 2013



МУРОМЕЦ В КАРАЧАРОВЕ

На горы влезло Карачарово село,
В овраги медленно стекают огороды.
Зеленым буйным хмелем завило,
Крапивой обвело крутые сходы.

Здесь русской слушать не наслушаться душе
О колдуне, по пояс вбитом в глину,
О темном богатырском кураже,
О силушке невиданной былинной.

Расскажут местные, наморщивая лбы,
Расправив тканью драгоценною преданья,
Сам Илия с Оки мореные дубы
Возил: да будут церкви основаньем.

Где лошадь не тянула — выпрягал,
Нес на плечах древесных великанов,
А где ступала Муромца нога —
Там почва родниками набухала.




И ныне Русь к Илье — землей, рекой,  —
Просить заступы для родного края
Пред оголтелой сворой бесовской,
Чьи хлебы — боль, питье — тоска людская,

Просить за омертвелые поля,
Боры — сквозь чащи, в старину глухие,
Дорогой прямоезжей Соловья-
Разбойника вез витязь в стольный Киев.

Молись молитвой богатырскою о нас!
И травы никнут, волны катит грузно
Ока, что русской мощи покорясь,
По воле Муромца переменила русло.

И замедляют женщины шаги,
Скорбя о слабых, о сидящих сиднем,
А у источника толпятся мужики
И молча пьют земли печальной силу.

2 сентября 2013




ВИДЕНИЕ ЗВЕРЯ У РЕКИ ВОРИ

Душа реки, тяжелая, глухая,
Зеленой освещенная листвой,
Едва струилась, илом зарастая,
В крапиве зябкой, в таволге густой.

Мы к ней пришли, когда завечерело,
Зажечь костер в таинственной тиши
С надеждой тайной — выжечь все химеры
И темный страх пред жизнью заглушить.

И мы сроднились с местом постепенно,
От сырости, что к нам с лугов текла,
Воздушные вокруг воздвигнув стены
Дрожащего и дымного тепла.

Под взглядом елей с черною корою
Мы, будто белый хлеб густым вином,
Напитывались призрачным покоем
Воды, идущей в русле травяном.

Но вдруг пространство покачнулось глыбой.
Хруст тростников, и шлепанье, и… всплеск.
Незримый зверь охотился на рыбу,
Забравшись в водяной пахучий лес.

И вот из голенастых стеблей длинных
Он вынырнул и не спеша поплыл,
Весь — порожденье тишины и тины,
Травы, глубоких заводей и мглы.

Он в ивняке, что и блестел, и плакал,
Угла глухого, тихого искал.
Ему был чужд костра тревожный запах
И наша непонятная тоска.

Мы сдвинули невидимые оси
В привычном мире диких берегов,
Где зверь за жизнь отчаянно боролся
И защищал потомство от врагов.

И к сердцу тень крылом метнулась черным,
Все омрачив — с небес до глубины.
Мы, со своею болью утонченной,
Природе не важны и не нужны.

На краткий миг произошло сближенье.
Листва впитала чадную волну,
Зверь осторожный изменил движенье,
Вздохнул, нырнул в спасительную тьму.

И вновь покой, и неподвижность веток.
И зелень вод, где не видать ни зги.
От шарканья громадных водомерок,
Как от дождя, прозрачные круги.

…Тончайшая печаль мне сердце сжала.
Там, удаляясь медленно от нас,
Река нас постепенно забывала,
В холодных, влажных сумерках струясь.

14 ноября 2011

СПОЛОХИ

РОДИНА

С кривой усмешкой город зоной звали,
А нас, сроднившихся с его больной душой,
Считали смертниками, стадом на закланье,
Заложниками химии большой.

Бичи и пришлые, грязь, белое отребье,
Жизнь волочившие, как непосильный груз,
И мы, наследники крестьян малоземельных,
Все были связаны прочнее кровных уз

Дзержинским воздухом, дурманным и зловонным,
Что жизни затмевал  и смысл, и суть.
Он легкие сжигал, давил на ребра,
Плитою каменною нам ложась на грудь.

Не солнце — смерть нам опаляла лица.
Свинец копили в листьях дерева.
И на заре в химической столице
Росой кровавой плакала трава.

И были мы свидетели живые
Закатов — им подобных в мире нет —
Химической безумной феерии
Косматых огнедышащих комет.

Мы жили мифами, мы обреченно знали,
Что сами станем мифом в свой черед.
О, эта гордость — дикая и злая,
Мол, ничего дзержинских не берет!

Пах дым твой, родина, тоскою чернобыльной,
Губителен ветров твоих посев,
И все же эту землю мы любили,
Всей черной кровью к ране прикипев.

Мы за спасеньем шли к приокским лозам,
Забыв гордыню, злость свою и спесь.
Мы с жадностью речной хватали воздух
И выдыхали: «Господи, ты есть!»

29 апреля 2013





Марина Котова  -  2014 г.


ГОРОД  "Д".  ПЕЙЗАЖ


С Оки приходит ветер с темным шумом,
Метет в глаза песком и мелким сором.
Империи раздробленной осколок
Ножом заржавленным затерян город в дюнах.

Не для него ль река трудилась даром
И грузы на горбу своем носила?
Не для него ль деревня собирала
Безропотную ломовую силу?

Хрустальный череп неба сотрясая,
Гиганты строила, грядущего во имя,
Барачная, голодная, босая,
Но гордая свершеньями своими.

Повысохли подрубленные корни
Рабочей гордости, шелка знамен померкли,
И почернело золотое горло
Гремевшей славою трубы победной.

Дремучая трава растет огнем стихийным,
Трамвай сквозь редкий лес, трезвоня, громыхает.
Верхушки сосен черные, сухие,
Как будто змей их опалил дыханьем.

Пейзаж окрестностей, сравнимый разве с лунным,
Наследие химической столицы, —
Градирни, карстовых провалов лунки,
В пустыне рыжей ядом торф дымится.

И на закат в индейском оперенье
Под крики ласточек, что с древним плачем реют,
Глядит с торца хрущевского творенья
Апостол химии — косматый Менделеев.

17 августа 2012

Марина Котова  -  2014 г.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ВЕЩЕЙ.
МОЗАИКИ 

Темный ветер с реки шел со мной меж знакомых домов,
Винный запах земли, после долгой зимы непривычный.
Вышел месяц каленый и вот широко и светло
Озарил на торце юных дев хоровод мозаичный.

Сарафаны из смальты и косы, колосьев желтей, —
Богатырского племени девы —на зависть Брунгильдам                                                         заморским, —
Среди жарких рябин гармонист с рыжим чубом и Лель,
Берестяным рожком на заре выкликающий солнце.

Это отблеск империи, память заглохших времен,
Занесенных песками подобием остовов ржавых
Кораблей на хребтах онемевших от горести волн —
Желто-красных барханов пустынного моря Арала.

Это отзвук эпохи гигантов  — так поступь была тяжела,
Что земля не держала, и шагнули тогда дерзновенно
Из уютной земной колыбели, с треском полог небес                       
                                                       разорвав,
На косматый, угрюмый и яростный ветер Вселенной.

И ломали и гнули земное свое естество,
Чтоб к Медведице в логово, чтобы со звездами вровень!
Посмотреть, есть ли Бог, где сокрыто жилище его
В звездном хвойном бору, в полыхании огненной хвои.


И когда ненадолго из странствий они возвращались под кров,
Вновь к  грохочущим стройкам, к полям, золотому          
                                                              дыханью земному,
Оставляли на память зарубки на стенах домов —
То космический спутник, то радостный лик Терешковой.

Я ребенком по ним находила дорогу домой,
Я читала эпоху героев, питаясь их пламенной верой,
И наяривал песню лихой гармонист молодой,
Пел о руссах от Леля  до ярой космической эры.

Пусть же девы идут хороводом, на счастье, им знать   не дано,
Что погибший их мир погребен, и отпет и оплакан.
И вот-вот экскаватор — исчадие силы тупой
Загребет их своей равнодушной ухватистой лапой.

31 мая 2013


ЛЕС В ДОЖДЬ

На сквозняке шумит и брызжет свежестью листва,
Змеею уползает в полумрак древесный скользкий корень,
Напомнил дождь: вокруг живые существа
С душой особенною, памятью и волей.

Дубы  кривые, низкорослые во мглу,
Поскрипывая чуть от ветродуя,
Зверями допотопными бегут
 На искривленных и сухих своих ходулях.

И птицею мифической лесной
От игл нападавших, в могучей хищной силе
Лениво, медленно, блестящий и худой
Огромный папоротник отряхает крылья.

Над ним сухая ель сторуким божеством
На влагою набухшем мху зеленом
Сидит и грезит о грядущем, неземном,
Уставясь в полумрак сырого бора.

2 октября 2012

Марина Котова  -  Презентация 2014 г.

                    * * *

Сырой еловый бор — жилище мухоморов,
Крылатых папортников,  ландышей, хвощей,
Зверья и птиц и люда прочего лесного,
Что любит темень земляных пещер.

Есть тайна некая, сокрытая в глубинах:
Чем так влечет печальный дух грибной
И желтый запах вязкой мокрой глины,
И темно-сизых неподвижных хвой?

Откуда чувство связи сокровенной
С любым в лесу живущим существом?
И луч догадки проблеском мгновенным:
Не райский сад, а лес — наш первый дом.

И не о том ли наш язык дремучий
Шумит и шепчет от начала дней,
Храня лады торжественных созвучий
В тяжелой, темной памяти корней?

Не оттого ль издревле люди звали
Лес темною зубчатою стеной,
Зеленым теремом, а белый мох — коврами
В росе жемчужной, влаге смоляной?

Не оттого ли как вернувшийся с чужбины
Вздыхает человек, входя под хвойный кров,
И бродит, ищет на тропах звериных
Следов присутствия отвергнутых  богов,

И что-то силится мучительно припомнить,
Мерцающей подернутое мглой,
В пустынных анфиладах хвойных комнат,
Что ведает лишь Бог да бор сырой.

8 октября 2012


ЛЕТО НА ОКЕ


                    * * *

Уходить пора. Но оторвешься разве
От реки — оставит дотемна.
Под обрывами, где камни в глине вязнут,
Светом кромка вод обведена

И сияет как металл при резке.
По колено в блеске рыбаки.
Светятся удилища и лески,
Отливают красным тальники.

Светел берег противоположный,
Моет косы, распустив, река.
Горы ящером ползут на ложе
Мергелей, песков, известняка.

На окаменелой лапе грубой,
Лесом зарастающей густым,
Птицею с птенцом золотоклювым
В листьях, в хвое Дудин монастырь.

Вот Оки светящееся тело,
Что закату отдано во власть,
Просветлело разом, потеплело.
Млечным жемчугом река обволоклась.

Режет жемчуг катер-быстроходка
Мимо стариц в шумных рощах ив,
Темные резиновые лодки,
Будто листья лилий водяных.

Правят на Горбатов. Дали влажны,
Грузных облаков густеет слой,
Наливают глухо и протяжно
Ящер-горы черной синевой.

Медленно из туч прогретых каплет,
Но не дождь, а молоко и мед.
Дух реки, оборотившись цаплей,
Ноги в струнку вытянув, плывет.

И Господь, свои оставив притчи,
Хочет к нам, так искренне раскрыт.
Воздухом, свеченьем необычным,
Синими горами говорит.

27 августа 2013



ГОРОХОВЕЦ

Детинец на горе громадным каменным гнездом,
Под тяжестью его гора просела.
Орда репьев, то корнем, то листом,
На прочность пробуя, ощупывает стены.

Внутри ремонт, в раскрытую калитку красный жар
Порывами доносит ветер, золотя рабочим лица,
Железом грохает и, яростью дыша,
Уходит прочь сквозь древние бойницы.

И ни монахам в кельях, ни мостящим двор,
Ни ветру жаркому помехи нет — пустынно.
Залесская земля, окраина, простор,
И сосны, над речной поющие долиной..

Лишь изредка любитель старины
Проездом в Суздаль улицей заросшей
Поднимется взглянуть на крепость, на валы,
На призрак града, что татарове пожгоша.

Каким был град? Давно омыла кровь река,
Впитали камни гарь, а пахнет все войною.
Проходят кучевые облака,
Как шли и встарь над крепостной стеною.

Прожжет турист пространство вспышкой, дали оглядит,
И дали в памяти его своей оставят.
И снова ветер, жар, и кучевых непрочные ладьи
Над Клязьмы медленным торжественным блистаньем.

25 августа 2011


                    * * *

В лесу Господнем травы и цветы,
Деревья хвойные и цепкие лианы,
Приходим из слепящей темноты
На солнцем обогретые поляны.

Мы видим: губят вешний цвет ветра,
Собратья наши рушатся и гибнут,
Но так живем, как будто вечно нам
Качаться, бредить и шуметь на ливнях.

О тайна тайн — знать цель и смысл пути!
Мы их, едва родившись, забываем.
Лишь в том ли только, чтобы расцвести,
Осыпать землю густо семенами?

Или в ином? И от звериных нор
Мы поднимаем головы невольно.
Шумит космический необозримый бор,
И полыхает огненная хвоя.

Корней сплетенье, блеск надмирных лоз,
Кистей и гроздьев облака, навесы.
Выходит из берлоги в гущу звезд
Медведица — хранительницы Леса.

Прообраз нашего — нездешний дышит мир,
И с лунным светом входит в наши мысли.
Лишь изредка, воздушный слой пробив,
К нам забегают огненные лисы.

В их лес таинственный, как в дивные сады,
Воротимся ль, чтоб вновь поднять соцветья?
И зверобоем ярко-золотым
Пылают радостно высокие созвездья.

10 июля 2013


АКАТ В ДУБРАВЕ



Есть что-то материнское в дубравах
У тихих зарастающих озер,
В шуршании покорном листьев палых,
Скрывающих просветы зверьих нор,

Вот в этих ржавью тронутых  калинах,
Что днями вдоль ручьев устав идти,
Садятся к вечеру на травянистых гривах,
Блаженно ноги в воду опустив,

В звенящем золоте трещоток и смычковых,
Во вздохах-выдохах глубокой синевы,
Что, может, раньше птиц и насекомых,
До воздуха еще сотворены,

И в темных запахах коры, копящих зноя
В шероховатостях и трещинах тепло,
Сочувствие пронзительно живое
К нам, слабым, падшим явственно слышно.

И кто поверил в белый берег рая,
В дубрав, озер нездешних красоту,
Тот скажет: Богородица светает
Сквозь сумрачно закатную листву.

5 августа 2013



                    * * *

Песчаная дорога вдоль Оки
Бела от света, облака кочуют.
Не счастье ли — катить, блаженно щурясь,
Следя сквозь зелень сосен, ивняки
Несхожую с людскою жизнь речную.

Сыпучие обрывы сплошь желты,
Тальник к воде торопится с поклоном.
Сухие корни лезут сквозь пласты,
Где оползни угрюмо шли по склонам.

Рыбачьи домики над самой крутизной,
Землянки тесные береговушек.
Репьёвый пух шарами копит зной
И на перины в птичьи норы сушит.

К обрыву подвожу велосипед.
И не трава, а время рвется с треском.
Речными духами преображенный свет —
Ока во всем величии и блеске.

Нет, не насытит слух мне плеск речных ветвей,
Вон там, за мысами, в звенящей влажной сини,
Ока от Клязьмы — давней данницы своей —
Берет  дары — простор ее и силу.

Дышу, речным  ветрам отворена,
Не утолить мне этой жажды… не иначе,
Давным-давно когда-то я была
Водою окской, золотым песком горячим.

31 августа 2013


Марина Котова  -  Презентация 2014 г.


Марина Котова  -  Презентация 2014 г.


Марина Котова  -  Презентация 2014 г.





* * *

в журнале "Москва"

В верховьях времени



* * *
Я прежде управлять умела снами.
И был один. В нем свет глаза слепил.
По небу, желтый разливая пламень,
Садилось солнце в выжженной степи.

И сквозь лучей сверкающие спицы
Дорогою, что ветер проторил,
В ночь огненные мчали кобылицы
И поднимали огненную пыль.

Но стоило в бескрайнем диком поле
Мне путь наметить мысленно другой,
Табун, подвластный человечьей воле,
Вмиг выгибался огненной дугой.

Теперь прошу у Бога вдохновенья:
Одною мыслью, трепетом ресниц
Дай мне направить ход стихотворенья,
Как красный бег огнистых кобылиц.


Дремучее сердце

Когда вечереет и солнце, косматый медведь,
Огромный, багровый, в берлоге скрывается тесной,
Вокруг все немеет, как будто боится шуметь,
И, странно дичая, вдруг преображается местность.

Луга, точно дань, отдают неохотно тепло,
И дуб у болота возьмет да и сбросит личину,
Как будто змеиные сумерки влили в него,
Как в полый кувшин, непонятную, чуждую силу.

Сквозь темные листья (иль только мерещится мне?)
Он смотрит! Не двинуться! Он пригвоздил меня взглядом.
Такой он живой, что мурашки бегут по спине,
Того и гляди, понадвинется грозной громадой.

И частью души, где свивается дым древних снов,
Где шорох звериный и прозелень молнии в тучах,
Почувствуешь ужас, творящий богинь и богов,
Как чувствовал предок тоскующим сердцем дремучим.


На затоне

Вода спадала. Пахли тиной вербы.
Но где вела дорога в глубь лугов,
Синели волны, свет бежал по веткам
Полузатопленных разливом тальников.

Я встала там, где камни обнажились.
Меж них крупинками речной песок желтел.
Сеть из тончайших золотых прожилок
Дрожала на чуть плещущей воде.

И чайки с песнями рыбачили над поймой,
Белели по зеленым островам.
Вдали, подняв плавник, заросший лесом
                                        темнохвойным,
Взрезала синь Дуденева гора.

И запах свежести с затона, с темных стариц,
И дух цветенья, влажной теплоты
Разволновал, разбередил прапамять,
Где спит былое в гнездах золотых.

И сквозь пейзаж знакомый и привычный
День проступил в слезящейся дали:
Вернулся голубь с веткою масличной.
И Ной узнал: вода сошла с земли.

О сердце, беспокойное, живое,
Ты все вместило: и простор веков,
И серебро библейского прибоя,
И черный плеск библейских тальников.


Море

От сочащего мед и смолу Уч-Дере,
Где, проснувшись едва поутру,
Пробираются сосны на мыс посмотреть,
Как их тени уходят ко дну, —

До седой Головинки, чей гребень тугой
За века истончила вода, —
Море дивною рыбою бесхрящевой
Плавниками поводит едва.

Выгибается, силой стальною налит,
Горизонт — ее мокрый хребет.
Сквозь прозрачное, зыбкое тело сквозит
Золотыми зигзагами свет.

Что за мысами, слева и справа, бог весть.
Вряд ли то, что мне атлас открыл.
Иногда мне мерещится: стянутый здесь,
Там — скалой обрывается мир.

И Господь мне оставил лишь кромку земли —
Гор, разрушенных смерчами, прах,
Где купальщицы, в ящериц обращены,
Цепенеют на жарких камнях.


Шторм приближается

Не устояла — был силен удар.
Вал оглушил и зренье отуманил.
И вновь тугая, мускулистая вода
Вздымается зелеными холмами.

Но мощь, прибоя все же поборов,
Все в черном крошеве — морской кофейной гуще, —
В осколках волн, под скрежет, гул и рев
Встаю в бурунах, пеною цветущих.

Я рвусь на глубину, на зыбкий склон,
Бороться с морем, как с гигантским спрутом,
Не только ради радости минутной —
Ввысь вознестись на гребне водяном.

Когда преодолеть сумею страх,
Я силу жизни заключу в стихах.









Оплаканное мгновение

Я ногу занесла над каменной ступенью —
И болью вдруг во мне отозвалось:
Вот только что прекрасное мгновенье
Благоуханной влагой пролилось.

Все так же солнце раскаляло выси,
Висели сливы градом мелких лун.
И лишь острей запахли кипарисы,
Точа свою смертельную смолу.

О Господи! Как мало я умею,
Назначенное тленью существо!
Мне даже не дано замедлить время,
Но дан мне дар оплакивать его.

В горах

На зное сухо, остро пахнут кипарисы,
Доносит ветер слабый запах кизяков.
Проходят буйволы, рога склоняя низко,
Чтоб кучевых не ранить облаков.

Вокруг горбы земли в зеленых чащах.
В прогалах гор над шапками лесов
Синеет море в неподвижных чашах
Нерукотворных каменных весов.

И нет, не тяжесть красно-ржавых груш,
Не алыча, желтее меда с маслом,
Сгустившаяся солнечная сушь,
А время каплями висит в садах кавказских.

Кавказ

Заброшенной дорогою по кромке,
По желтой насыпи мы влезли на откос.
И встал Кавказ — гигантские обломки
Когда-то рухнувших с небесной тверди звезд.

И были тенью плотною покрыты
Ущелья дикие в нетронутых лесах,
Где по камням корявые самшиты
Шли в моховых зеленых торбасах.

Нам было видно с плоской седловины:
Вдали хребет был четко огранен
И изнутри светился млечно-синим,
Тревожным, странным, неземным огнем.

То угасал, то вспыхивал кроваво;
Казалось, шла гроза внутри горы:
Звезды погибшей сердце дотлевало
Под тяжким спудом каменной коры.

Сгущались сумерки, и будто бы на сцену,
Водитель звезд, познавший все пути,
Выстраивал над нами постепенно
Гигантский хор сияющих светил.

И черным ветром из ущелий дуло,
И звери слух острили из ветвей.
А горы отвечали низким гулом
На песни древней родины своей.

Горы в сумерки

Дорогой в сумерки уходят кипарисы.
Глаза, измученные блеском золотым,
С какой отрадою обозревают выси
И стелющийся по долине дым.

Я в полукружье гор. Зеленые теснины,
А дальше — темно-малахитовы хребты.
За ними — два горба — два горных исполина
Молочно-синим светом налиты.

Идет от хвои красноватое свеченье.
Вдыхаю воздух, теплой пахнущий смолой,
С тем чувством радостного облегченья,
С которым возвращаются домой.


* * *
Леса горели, русские леса.
Напрасно ливни люди звали на подмогу.
Обугленные тлели небеса,
И слухи темные ходили о поджогах.

Когда ветрами развевало мрак,
Деревьев мертвых выступали ребра.
И солнца красный, воспаленный зрак
На человечий плач взирал недобро.

И, торжествуя, некий человек
Грозил, вещая, будто небожитель,
И страшен голос был его во мгле:
«Ужо бегом вы к Богу побежите!»


* * *
Я — наследница древней прекрасной земли,
И в стихах моих желтые дюны поют,
Шумно медленным золотом плещет залив,
Ищут с криками чайки добычу свою.

Копят в чашах цветы черный мед и дурман,
Сосны-солнцепоклонники вдоль по реке
Славить свет по зеленым восходят холмам,
Увязая корнями в горячем песке.

В темнохвойных стихах есть глуши уголки, —
Есть где зверю укрыться и мудрой змее.
Чудо-лотос сквозь толщу озерной строки
Прорастает утрами в просоночной мгле.

О земля, драгоценный блистающий шар!
В твоем сердце — огонь! Дай мне силу огня!
Чтоб цветущею ветвью божественный дар
Полыхал все пронзительней день ото дня!

Отзывается ливнем небес океан,
Блещут молнии в яростном шуме вершин,
Родниками стихи высекая из ран
Красотою с рожденья пронзенной души.
* * *


МОСКВА

.

Светило черное, слепящее, Москва,

Мы по тобой очерченным орбитам

Летим, твоим притянуты магнитом,

И боль огнем пульсирует в висках.


Мы видим мир в движении, он весь

Размыт и смазан, скоростью оплавлен.

От напряженья трескаются камни.

В лучах горячих — каменная взвесь.


Валит за взятком из бетонных сот

Народ с окраин, где простор на убыль.

Там новая Америка встает,

Глумясь своим оскалом белозубым.


Растут ангары, церкви заслонив,

Вовсю гремят железными боками

ушаны, меги, плазы, кулаками

Трамбуя небо, что цвело до них.


Чтоб обыватель — семечки в кульке —

Вон из штанов — со средним классом слиться —

В раздолбанном притрюхал «опельке»

За порцией недельною сосисок.

Встает Восток — большой сундук с тряпьем,

С тягучей песней в памяти бездонной.

И красные китайские драконы

В лицо мне дышат смрадом и огнем.


Орут в лицо рекламные щиты,

Бросаются собаками цепными.

В витринах манекены восковые,

И те нездешней злобой налиты.


Грязь и плевелы, чуждой воли груз.

И мертвечиной тянет, как с погоста.

Но Русь жива, жива Святая Русь

Под темной кровоточащей коростой.


Кого не обольстить, не обмануть —

Червив и горек плод глобализаций,

Кто равнодушен к смене декораций,

Незамутненной прозревает суть.


В чьей памяти калиновы мосты

Из сказок слиты с песней о приволье,

Расслышит звук призывный колокольный —

Так бьется сердце русское Москвы.


22 июля 2008



У КОРЧМЫ

.

Большого проспекта рукав, отворот.

С осипшим от выхлопов горлом

Нет-нет заплывает сюда пешеход,

Как рыба на поиски корма.


Свой зев отворив, сторожит на углу

Китовой бессонной громадой

«Макдональдс», засасывая в глубину

Людей вместе с уличным чадом.


А за подворотней, где пуча глаза

В большом медальоне на скрепах,

Набычась, лихой, в синей свитке, козак

Глядит на прохожих свирепо,


Пасут человеков — хоть дождь проливной —

Два ряженых на договоре —

Два парубка в алых штанах шириной

В бескрайнее Черное море.


И знать, за плечами у каждого бес

В мешке, ради смеха пошитом.

Клиент! — и кидаются наперерез

Ползущим задумчиво джипам.


Туда повлечет молодецкая мощь,

Где плачут вареники маслом,

Где будто дракон огнедышащий, борщ

В лицо пышет пламенем красным.


И парубок гордо поводит плечом,

Презреньем облив конкурентов:

И лжесамурая с картонным мечом

И девицу в маках и лентах.


О праздничный дух! — Чаевые в графе.

Сама я, случалось, в раздумьи

Сидела на летней террасе кафе

С горшками подвядших петуний.


Подсолнух пластмассовый, рыжий плетень.

Взлететь над толпою пытаясь,

Того и гляди в бутафорском гнезде

Захлопает крыльями аист.


Пусть все наважденье, иллюзия, чад,

Театр, манок простофилям.

А все ж открывают хотят не хотят

В пространстве ходы потайные.


В чудесную область проброшенный мост.

И вот начинают движенье,

Чья родина — заводь затопленных звезд

И гения воображенье.


Сады Малороссии, хаты, шинки,

Русалка у мельницы старой,

Где только что на расстояньи руки

Московская улица стлалась.


Полночным сияньем вершина холма,

И реки объяты, и пашни.

И скачет с трепещущим сердцем Хома,

Оседланный всадником страшным.


И красным огнем загорается мох,

И золото сыплется грудой…

Вот так настигает — внезапно, врасплох —

Предчувствие дивного чуда.


Как в детстве, когда древний ужас течет,

И дух разъедает хворобой.

И ждешь, обмерев над страницей: вот-вот

И панночка встанет из гроба.


2008




У  ЗОЛОТЫХ  ВОРОТ


Что ищем мы в старинных городах?

Каких открытий ждем, какого знанья,

Тщась уловить, как истину в словах,

Руси начальной тихое дыханье?


Любовно гладим каждый черепок,

С душевной дрожью смотрим на обломок,

Что схоронило время, но извлек

На божий свет досужий археолог.


На вал взбираясь резво земляной,

Глядим, тоскуя, будто о пропаже,

Воображеньем жадным мир иной —

Пространство вечно спящих будоража.


Все силимся представить — от реки,

Где солнце краснощекое ярится,

Вздымая вихри, скачут степняки,

С бедой и смертью в огненных глазницах.


И вот осада ширится, растет,

Качает землю, опаляет кроны,

Святые камни Золотых ворот

Вновь оглашая топотом и стоном.


И те, кто город искони берег,

Опять встают за веру, Божьи чада,

Чтоб черную смолу и кипяток

Лить на поганых с боевых площадок.


Кричат в смятенье души лебедей,

Чьи одеянья стрелы оперили.

И снежный пух из облачных бадей

Сметает ветер мертвым на перины.


Зачем мы обращаем время вспять?

Из любопытства? Или из желанья

Хотя бы славой предков оправдать

Убогое свое существованье?


Или под тяжким гнетом перемен,

Слабея под бурунами напастей,

Набраться сил хотим у древних стен,

Где русские князья стояли насмерть.

9 марта 2009г




В ЛУГАХ


Когда промчится огненный Илья

На колеснице и остудит воды,

Суровей, жестче с каждым днем земля,

Как человек, изведавший невзгоды.


Суровей и мудрей — всему свой срок.

Из глаз сухих уже слезы не выжмешь.

И все сквозной тревожней холодок.

И пахнет ветер отгоревшей пижмой.


Смотрю вокруг — насупив облака,

Не меренный никем простор без края.

И медленно громадные луга

Плывут, как панорама круговая.


А за рекой, где дыбятся дымы,

Там под дырявой лиственной хламидой

Обветренные красные холмы,

Как рубленые в камне пирамиды.


Устойчива, упружиста на вид,

Открыта вся, вся настежь — для обзора.

И странные слова сказать мне впору —

Как крепко на ногах земля стоит!


Такая мощь в чертах ее видна,

Так смотрят грозно камни и увалы,

Что подступают к горлу времена,

Когда она кровавого вина

Нежданым сватам вволю наливала.


В тоске смертельной жалились цветы,

Предчувствуя напор поганых полчищ,

Когда она багряные щиты,

Отпор готовя, выставляла молча.


Все помнят травы — память в семенах,

В песке, камнях. Сам воздух прошлым ранен.

Смотрю сквозь даль — и боль земли, и шрамы, —

Мне внятно все, что кануло в веках.


Стыд Игоря и Дмитрия поход,

И Сергия горячие молитвы.

И кровь моя, как летописный свод,

Хранит былые подвиги и битвы.


И против тех, кто Русь мою чернит,

Кто разжигает сердце черной злобой,

Я выставляю свой багряный щит —

Багряный щит — мое живое слово.

2007.

.
***


Есть дикий сад на берегу Оки.

(Он муравьями разве что исхожен,

Да изредка заглянут рыбаки) —

Остаток сада райского, быть может.


И в ярый зной, когда цветы лицо

От солнца прячут в темень травных складок,

Здесь яблони хранят, как мать птенцов,

Под ветками хрустальную прохладу.


Проточный воздух зачерпнув рукой,

Здесь пьешь и пьешь, не утоляя жажды.

Здесь время медлит золотым жуком

В листве шумящей, и густой, и влажной.


Так сладко пахнут паданцы в траве

И жизнь идет таким неспешным шагом,

Что можно, подбородок подперев,

Сидеть веками на стволе шершавом.


Смотреть, как раздвигая берега,

Из синей дали вдоль лесистых склонов —

Качая отраженья звезд, — Ока

Спешит потоком света неземного.


15 сентября 2007



.
***


Здесь я с водой боролась через силу.

Переливался, тек слоями зной.

Вел черной влаги коридор живой

Меж ирисом озерным и аиром.


Пыталась плыть — затягивало в бездну.

И застилая мутью небосвод,

Вода в глаза хлестала, в уши лезла,

Шепча о смерти, заливала рот.


И вот когда в глазницах солнце меркло,

Выталкивала на сырой песок…

Матросом шла враскачку водомерка

По зыбкой почве водяных дорог.


Лелея все живое: рыб, лягушек,

Горластых уток, чинное зверье,

Одну меня теснило равнодушно

Враждебное от века бытие.


И день был дан мне — без числа и края.

У длинных трав сидела я в ногах.

От красоты своей изнемогая,

Вода плескала в низких берегах.


Все как вчера — и в то же время внове

Смотрели лес над озером и холм.

Как будто яви зеркало стальное

Вдруг повернули под другим углом.


Светились волны в золотых обводках,

Дозор стрекозий в бронзовой броне.

И лилии в воде до подбородка

Змеили стебли в темной глубине.


И отразилась в мыслях непривычно

Стихия, что вчера была чужой,

С ее звериной, травяною, птичьей

Дремучей первобытною душой.


Прохладой тонкой, слабым дуновеньем,

Чуть позлащенным дымчатым крылом,

Всего на краткий миг доступным зренью,

Коснулся свет сознанья моего.



И ровнею всему, что здесь дышало,

Боясь настрой таинственный спугнуть,

В прозрачном сне, под знойным покрывалом,

В живую воду я вошла по грудь.


Судьба крючочки тайные сцепила.

И только дно толкнула я ногой,

Земля, ослабив хватку, отпустила

И поплыла незримо подо мной.


И легкой став — так птице легок воздух —

Теперь держала бережно меня

Синь солнечная, вся в искрящих звездах,

В прозрачных струях, в голубых слоях.


И мир дышал, прекрасен, и огромен,

И несказанной нежностью томил…

Большие лица лилий плыли вровень

С лицом блаженно сморщенным моим.


20 августа 2008




***
.

Скорбное смирение природы.

Жизнь на паутинном волоске.

И следы распада и ухода

На камнях, на глине, на песке.


То, что в родах корчилось от боли,

Пробивало землю и цвело,

Станет грязью, перекатной голью.

Пересыплет время крупной солью,

Перепишут зимы набело.


Что ж ты обмерла, певунья-птаха,

Ужас перед вечностью тая.

То что из земли пришло, из праха,

Забирает вновь к себе земля.


5 сентября 2006

.
***
.

Подобьем сумерек меж белых берегов

Вода густела, насыщаясь тьмою.

И странно яркий, четкий средь снегов

Плыл селезень с атласной головою.


Два леса жили: поверху — земной,

Вздымая подмороженные кроны.

А в черной глубине сквозил иной,

Сознанием воды преображенный.


Волнуясь, он осколками зеркал

Дрожал, и нити веток вглубь тянулись. —

Таким его увидела река

И погрузила в память ледяную.


И словно оказавшись не у дел,

Как человек, утративший опору,

Зверь водяной на корточках сидел

Над зыбким миром леса водяного.


И были так в себя погружены

Репьев охряных выцветшие звезды,

И птица в перьях рыжих и ржаных,

Лес в глубине и зверь на кочке мерзлой,


Так глубоко задумалась вода,

Дыша травой и снегом первородным,

Что ощущала я как никогда

Живую обособленность Природы.


Идя своим путем, как повелось,

Она сквозь припорошенные веки

Смотрела как-то равнодушно, вскользь,

Почти не замечая человека.


Но медленный ее, упорный ход

Пугал неотвратимостью своею,

Как будто из мифических широт,

Таинственно преодолевший время,


Звенящий льдом, гремя сухой листвой,

Стирая камни — от меня на волос,

Исполнен страшной силой нутряной,

Неспешно проползал громадный полоз.


Я помню: свет от призрачной реки

Водою черной затопил поляны.

О, как сдавило голову в тиски!

Обдало щеки крошевом стеклянным.


13 октября 2008

.


ВООБРАЖАЕМОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ 
НА ВОЗДУШНОМ ШАРЕ

О море вспоминаешь вечерами —

Разлив медовой, дынной теплоты

Над темными большими куполами

В осенних, спелых звездах золотых.


Сесть на холме. Хребтами лодок старых

На отмели осели облака.

Следить неспешно за воздушным шаром,

Всплывающим со дна ВДНХ.


Отсюда — со своим нетяжким грузом

(Корзину с человечками несет)

Он кажется огромною медузой

В сиреневато-красной толще вод.


Душа встает на цыпочки, томится,

Лишь только шар натягивает нить,

Пытаясь — даже не освободиться —

Чуть дальше по течению отплыть.


Так странно — будто это я в корзине.

И ненадежней шаткого мостка,

Кренится днище на воздушной зыби,

И берегом виднеется Москва.


Так муторно в скорлупке пустотелой.

Одной слепой надеждою живи —

На крепость пуповины тонкой с телом

Сухим, горячим — матери-земли.


Но кто-то есть во мне — холодный, дерзкий,

Чей голос глушит страха желтый гуд —

Взять острый нож и нитку перерезать —

И пленный шар освободить от пут.


Пускай плывет и нежится в теплыни —

Пусть бьет закат о тонкие борта —

Над флагами веселыми, цветными

Запруженного фурами моста.


Пусть птицы кровь рябин сбирают в чаши —

Небесные разверсты закрома…

Я знаю: близость смерти — путь кратчайший

К морозной, страшной ясности ума.


Они придут — пронзительны, стооки,

Слепящей вспышкой — остальное хлам, —

Те самые, провидческие, строки,

Что лишь над бездной открывают нам.


19 сентября 2008

.
НИКОЛА


Москва окраинная. Торжище.

Крик галок в арках веток голых.

Над скопищем людским, над сонмищем

Встал храм святителя Николы.


Взлелеянный седыми вербами,

Он прост — крестьянских изб потомок.

И только светится серебряно

Над маковкою крестик тонкий.


С борами, рощами, дубравами

Еще он связан сокровенно.

И в плоть его живую вправлена

Икона камнем драгоценным.


Из мира горнего — в наш, лоскутный,

Глядит святой, в людские лица.

И лепестками пальцы сомкнуты

Благословляющей десницы.

_____________


Деревья! Птицы-небожители!

Свидетели моих несчастий!

Каким он был мне утешителем,

Когда душа рвалась на части.


Казалось: мир во тьме и немочи.

Я говорила: все впустую.

Сопротивляться больше незачем —

Повсюду нечисть торжествует.


Тлетворно всякое дыхание,

И щерятся свиные рыла.

И было так: благоухание

Меня волною вдруг накрыло.


Язык мой бедный человеческий!

Как чистым светом изливалась

Сквозь тлен и копоть вековечную

Земле неведомая жалость.


Лучом пробилось слово вещее,

Чтоб утолить печаль любую.

Так по молитвам корабельщиков

Он тишью отвечал им в бурю. —



Что рано душу тьмою полнить нам,

Хоть мнится — не бывает горше,

Покуда небо ходит волнами

И свет дрожит у волн в пригоршнях.


И те, кого сочли отбросами,

С сумою грязной в изголовье, —

Все им замыслены и созданы

По образу и по подобью.


Что и в живущих поколениях,

Все в оскудение не веря,

Его черты проникновенные

Впотьмах, наощупь ищет Время.


2007

.
***
.

Князю — рать вести во поле диком,

Жаркой кровью поить ковыли.

Женам оставался плач великий,

У икон поклоны до земли.


Князю — рана от стрелы каленой.

Князю — слава. Да редеет рать.

Женам — погребальные пелены,

Надрывая сердце, вышивать.


Женам — монастырь да терем тесный,

Зелен сад за грозною стеной…

Ангельские лики, свод небесный

Выводить сноровистой иглой.


Тихие, несмелые речами, —

Пусть их всех помянет этот стих!

Неземное смертными очами

Прозревали в келиях своих.


Чтобы переплавить боль в искусство,

Пред святыми упадали ниц.

Отблеском молитвенного чувства —

Дивный свет от древних плащаниц.


Их краса не избежала тленья.

Но хранят усталые века,
Точно драгоценные мгновенья,

Жемчугами шитые шелка.


Одолев забвенье и скитанья,

Серой жизни нищее рядно…

Так сквозь воду в солнечном сиянье

Проступает золотое дно.


10 октября 2007


.
ДМИТРИЕВСКИЙ СОБОР
.

Шел скоморохом алым свет ко мне.

Горчил сентябрь дубовой желтой грушей.

Я запыхавшись, стала на холме.

И белизна веселая камней

Ожгла волной растерянную душу.


Озябший за ночь, холодел в лучах

Собор, украшен неземною сканью.

Сады дышали на его плечах

Волшебною золотоцветной тканью.


Взирали львы с улыбкой с высоты,

Где девы света крыльями плескали.

И распускались львиные хвосты

Лилейными тугими лепестками.


Давид — порыв, идущий сквозь, поверх,

Всей грудью — птицей, жаждущей паренья,

Века не опуская тяжких век,

Вдыхал морозный воздух вдохновенья.


По насту камня, скорлупы белей,

Из зарослей, из синей дебри мифов

Шла вереница чудищ и зверей,

Чтоб трону Псалмопевца поклониться.


И попривыкнув, что у них в лесах

Не диво встретить на тропе грифона,

С молитвою на огненных устах

Внимало небу воинство Христово.


И мне бы ввысь! Была ли так легка?!

О звонкий гул серебряного вздоха!

Собор сиял. Смеялись облака.

Плясало солнце красным скоморохом.




Слепя своим широким рукавом —

Трепещущее радостное пламя —

Играло солнце на ковре резном,

Мешало глазу рассмотреть детали.


Счастлив и дворник со своей метлой,

И всяк, кто это чудо видел, грешный.

Но сколько тех, кто тщится дух живой

Поймать в сачок и умертвить неспешно.



Все дико им: зверей веселый шаг,

На божьем храме чудищ пантомима.

И муж ученый с ватою в ушах

Гипотезы плодит неутомимо.


Ах, никакого тут секрета нет.

И не смотри, прохожий, с изумленьем.

Я знаю точно — мастер был поэт.

И видел мир своим особым зреньем.


Он был поэт. И потому, пока

Стоит собор, весь — совершенство линий —

Другим поэтам воспевать в веках

Борьбу зверей и белый холод лилий.


А рухнут камни — твердь утратит власть.

И в заводь звезд, откуда родом мастер,

Он поплывет, бесплотный, становясь —

Чем дальше по теченью — тем прекрасней.


В ту заводь, где стихов прозрачен сон,

Где смысл теряют имена и даты.

Где равнодушен к золоту грифон,

Его стерегший на земле когда-то.

13 сентября-8 октября 2008

.
***
.

В тех двориках, где время не течет,

А нежится лениво на затишье,

Точь в точь холеный, в барской шубе кот,

Следящий за игрою ребятишек,


Дом бывшей однокурсницы моей,

В лепных цветах, увы — без купидонов.

Там легкую прохладу долгих дней

Мы черпали у юности бездонной.


А город-работяга, прям и груб,

Он гнул к земле и презирал надежды.

И адским смрадом из огромных труб

Окутывала души злая нежить.


Но желтый чад развеяв без следа,

Укрытая плющом и виноградом,

Живая плоть подгнившего плода —

Окраина благоухала садом.


И с книгами в обнимку запершись,

Две ждущие Орфея Эвридики,

Смотрели мы в обыденную жизнь

Сквозь цвет густой и сладкий яблонь диких.


18 января 2008





***

Памяти писателя Е.Чернова
.

Зной с неба тек, вздымался от земли.

Чиновников на дачах жар стреножил.

Лишь рядовые проводить пришли

Ступившего на тропку в Царство Божье.


Храм был в лесах. Но непрерывно в нем

Лилось молитвы тонкое сиянье.

Там, в сумраке горячем и цветном,

Мы ожидали молча отпеванья.


Он уходил — не вождь и не трибун,

Не провозвестник новых чудных далей.

Не проповедник, не властитель дум.

Спроси иных — ответят: не слыхали.


Кто громче крикнет — тот и на слуху.

Но было тихим искреннее слово.

Он с миром говорил, как на-духу.

И жил как воин — просто и сурово.


И вот над простотой его святой

Слова, что ныне живы лишь в молитве,

Над всей земною скорбью и тщетой,

Ударили тяжелым гулким ливнем.


Смотрел с иконы одолевший смерть.

Открыли гробу двери нараспашку.

Сказал священник: ни к чему скорбеть.

Душа восходит. Без того ей тяжко.


И виделось, что воздух каменист.

Вершина ледяная в солнце тонет.

Душа, как одинокий альпинист,

На всем ветрам открытом горнем склоне.


8 мая 2009

.
***
.

Разглядывая как под микроскопом,

Встречая-провожая по уму,

Всегда судила ближних я с наскока,

Поблажки не давая никому.


Тот безнадежно туп, а тот несносен.

Без снисхожденья вынося вердикт,

Я удивлялась, как земля их носит,

И что сквозь пальцы Бог на них глядит.


Я осуждала. Свысока смотрела.

Меж мной и миром пролегла межа.

Я не прощала, да и не умела.

Я собрала печальный урожай.

И испытанье мне послало небо.

И к тем, кого отвергла я в пути,

Оставшись без угла и корки хлеба,

Я шла с мольбой… Куда еще идти?


И нет, не люди в эти дни бессилья —

Сам Бог смотрел из-под печальных век…

Они меня ругали и корили,

И все-таки давали мне ночлег.


18 октября 2006






М.Котова - поэт
М.Котова - поэт



Все материалы предоставлены Автором.

© 2005-2016  Марина А. Котова. Все права защищены
 

© 2005-2016  serafim.com.ru. Все права защищены.
Заходите, обновляется.

в начало сайта
Наверх!
Наверх !






Рейтинг@Mail.ru Яндекс цитирования Rambler's Top100